Умер первосуворовец Лев Лейкин
Ушел из жизни первосуворовец Минского СВУ Лев Григорьевич Лейкин.
Родился Лев Григорьевич 13.11.1940 года, умер 20.08.2020 года. Его отец погиб на войне. Лев Григорьевич потом всю жизнь искал могилу отца и нашел! В Минское суворовское военное училище Лев был принят в 1953 году, в год его открытия. Его выпуск был в 1959 году (3 рота) третьим по счету в истории училища.
Всю жизнь Лев Григорьевич свято относился к суворовскому братству. Уже будучи в возрасте, освоил Интернет, искал сокурсников, делился своими воспоминаниями на нашем сайте выпускников МнСВУ, несколько раз приезжал в Минск в училище.
Не стало Льва Григорьевича Лейкина, остались его воспоминания об офицерах и учителях , о первых днях первосуворовцев в Уручье под Минском и, конечно же, фотографии.
В последние годы Лев Григорьевич Лейкин проживал в Израиле. Болел, проходил курс лечения. До последних дней вел активный образ жизни, интересовался новостными событиями, общался с друзьями в сети Интернет. Похоронен 20 августа 2020 года в городе Бейт-Шемеш.
Наши соболезнования родным и близким Льва Григорьевича.
Спи спокойно, Кадет! Мы будем помнить.
В память о Льве Григорьевиче Лейкине хотелось бы здесь привести его автобиографические воспоминания об учебе в Минском СВУ и о том, как он искал могилу своего Отцы.
В 1953 году я оказался в стенах Минского СВУ. В те послевоенные годы почти все оказались в таком же положении, как и я. У кого-то не было отца, у кого-то матери, были и те, у кого не было ни одного, ни другого. Цели были благие: помочь детям, пострадавшим в годы Великой Отечественной войны, лишившимся родителей. О чем думали правительство и Министерство обороны в те трудные для страны годы — судить нам в этом возрасте было трудно, но сама идея была хорошая.
В процессе обучения эта идея только совершенствовалась. Было решено, что каждый будущий офицер должен уметь водить машину — тут же был создан класс автодела и организованы уроки по изучению устройства автомобиля и правил дорожного движения. К выпуску все ребята имели права на управление автомобилем. Благодаря им я был в дальнейшем освобожден от повторного изучения этого курса и в военном училище, и в институте.
Спустя 3 года было принято решение, что каждый офицер должен владеть иностранным языком. Тогда для нас это казалось дополнительной обузой, а сегодня можно только аплодировать этому решению. Тут же был добавлен еще один год обучения, одиннадцатый класс. Взвод разбили на две группы, каждый день по два часа языка, включая выпускной экзамен на аттестат зрелости. Должен сказать, что прошло уже 52 года с момента окончания училища, а я до сих пор при поездках по германо-говорящим странам обхожусь без переводчика.
На очень высоком уровне в училище были поставлены спорт и преподавание остальных дисциплин. Если ко всему вышесказанному добавить, что все поступали в военные училища по направлению и без экзаменов, то в те сравнительно послевоенные годы, когда серая шинель была еще очень уважаема и в почете, о чем можно было еще мечтать? Все шло по накатанному пути, на всем готовом, всегда за тебя кто-то где-то думал.
Но вот одна мысль не давала мне покоя и довольно часто приходила в детскую голову. Вырос я без отца, его вообще не помню. Мать во время войны целые дни проводила на обувной фабрике в Казани, куда нас эвакуировали. Знаю только со слов матери, что отец был начальником цеха на той же фабрике, где был на брони; очень нужна была фронту обувь. Когда стало совсем плохо под Сталинградом, призвали и его. Мне было около двух лет, и запомнить его я физиологически не мог. Была на отца и похоронка, которую я никогда в глаза не видел. Возможно, что это был документ, который забрали при оформлении мне пенсии на отца. Может быть, но этого я не знаю. В 4–5лет я уже многое помнил, сам ходил, а иногда на коньках ездил в детский сад. Мама записала меня в библиотеку недалеко от садика, так я сам ходил и брал там книжки. Читал я к тому времени уже хорошо, а вот как я научился читать — этого я не помню. Иногда ловлю себя на мысли, а дадут ли сейчас ребенку в возрасте 4–5 лет самому книжку? Думаю, что пошлют за родителями. А война в этом плане заводила свои порядки. Цитаты из речей И.В. Сталина в то время встречались везде, где только было можно. Естественно, что все их я перечитал и запомнил.
«НАШЕ ДЕЛО ПРАВОЕ, ВРАГ БУДЕТ РАЗБИТ, ПОБЕДА БУДЕТ ЗА НАМИ». Людей такие лозунги вдохновляли и вселяли уверенность, а для меня это были тренировки в чтении. По сути, я был предоставлен сам себе. Отца нет, маму видел очень редко, только по вечерам, когда она возвращалась с работы. Дома старенькая бабушка, которой было за мной не угнаться.
Хорошо запомнились дни возвращения людей с фронта. Все было, ну точно, как в кино. У маминой подруги вернулся с войны муж, этакий старшина с боевыми наградами. Все мы собрались у них дома за столом, даже где-то была фотография. Радовались все, радовалась за подругу и мама, хотя не знаю, какие у нее в то время были мысли. Было все в то время интересно и мне, но вряд ли тогда в моей голове была мысль, что мой отец уже не вернется никогда.
Тут же вернулась к нам с войны и мамина родная сестра, моя тетя, в солдатских сапогах, в серой шинели, перетянутой ремнем. Всю войну прошла поваром и по возвращении сразу устроилась поваром в суворовское военное училище в Казани. Суворовцев на улице я видел и раньше, но тут появилась возможность ближе увидеть и узнать этих первых ребят, одетых в новую форму. Все тетины награды я увидел много позже, когда хоронили ее. Надо было бы мне тогда забрать на память эти награды, но было неудобно, был пока жив ее муж, тоже фронтовик, и все награды и орденские книжки хранились вместе в одной коробочке.
Затем была длительная эпопея возвращения домой в Белоруссию. Где-то в 1945–1946 годах мама взяла меня, и мы съездили в Гомель к сестре отца. Там я прямо из окна увидел то, о чем позже писал Владимир Высоцкий: «…На стройке немцы пленные на хлеб меняли ножики». Повсюду немцы разгребали груды битого кирпича.
Видимо, у мамы вопрос жилья для нас не решился, и мы двинулись на пароходе из Казани в Саратов к каким-то дальним родственникам. Такие пароходы мы позже видели в кино, но не было в фильмах ничего о том, что происходило внутри этого парохода.
Боюсь, что уже и не будет ничего, т. к. ушло в мир иной то поколение, которое могло бы открыть эту страницу. В Саратове мама устроилась работать на обувную фабрику, я же опять был предоставлен сам себе. Осваивал Волжские берега и близлежащие кварталы. Родственники отвели нам небольшой уголок без окон на троих. Бабушка всегда дома, для меня отдушиной была улица, а вся нагрузка легла на мамины плечи. И это в 25 лет. Если не было у нее проблемы с трудоустройством, то были большие проблемы с жильем.
Несколько месяцев задержались в Саратове и переехали к маминой тете в Днепропетровск. К тому времени я уже подрос, во дворе появились друзья, было с кем осваивать балки в городе, детский парк и новую для меня речку — Днепр. С жильем было так же неважно, опять одна маленькая комната, правда, с окном и больше ничего. Опять все проблемы легли на маму, опять она целый день на работе. В школу меня в 1947 году не взяли, не хватало 2 месяцев до семи лет, а это означало, что еще на 1 год я обеспечен двором и улицей. На улицах появилось больше транспорта, имея коньки, можно было зимой цепляться за машину и кататься по улице. Летом для нас мишенью были фруктовые сады, очень было много абрикосов.
В 1948 году я начал учиться в первом классе, появились другие заботы, дополнительные дела, но никак не улучшались жилищные условия. И в 1949 году было принято решение возвращаться домой в Белоруссию. Довоенный дом был полностью разрушен, пришлось снимать комнатку. Половина города еще лежала в руинах. Жилищные условия и тут оказались не лучше, но выбора не было. Опять метров 10 квадратных комната с печкой внутри и дровяным отоплением, одно окно на уровне земли, заклеенная обоями фанерная перегородка, за которой проживала другая семья (семья родной сестры Машерова Петра Мироновича).
Арендную плату платили проживавшему здесь же хозяину, только платили не за квадратные метры, а подушно, за каждого человека по 50 руб. О бесплатном жилье пока не мечтали.
Вспоминая сейчас эти годы, я понимаю, каково было маме и бабушке. Но тогда я всего этого не замечал, не задумывался об этом.
Для меня опять была улица, масса новых друзей, игры в войну, речка, на берегу которой стоял наш дом, не очень далеко находилась и школа. Учебу мою никто не контролировал, да просто некому было этим заниматься, особенно в 4–5 классе. Благо она давалась мне легко и не было никаких проблем.
В это время уже и в Витебске на каникулах стали появляться суворовцы. Сказать, что я им завидовал — не будет правдой. В это время как-то не задумывался о поступлении в училище, и так все вроде было нормально.
Когда в 1953 году в Минске открылось СВУ, я в это время спокойно отдыхал в пионерском лагере в Балашихе под Москвой. Узнав об открытии училища, мама отозвала меня из пионерского лагеря, с моей стороны возражений не последовало, все это было мне знакомо и интересно еще с 1944–1945 годов по Казани. Были, конечно, волнения перед каждым экзаменом, перед каждой комиссией, ведь мне приходилось все делать самому, т. к. мама на работе. Но, к удивлению, все прошло очень легко, и я оказался в стенах Минского СВУ.
Для чего я все это вкратце описал, пропустив очень многое из своих воспоминаний? Для того, чтобы перейти к главной теме моего рассказа, о которой я пока не вспоминал, т. к. оно и в жизни не вспоминалось, о чем я очень редко задумывался. Что было, то было.
Как бы сложилась судьба моя, будь у меня отец
Жизнью и укладом в доме руководила мама, а вот об отце как-то в том возрасте, видимо, уже по привычке жить одному, не помня вообще отца, мысли серьезные в голову не приходили. Эти мысли стали часто посещать меня уже в СВУ. Эти мысли посещают меня до сих пор: как бы сложилась судьба моя, будь у меня отец. В то время была художественная литература, были кинофильмы, где рассказывалось о том, что кто-то, вернувшись с войны, не находил свою семью, кто-то, сильно изувеченный войной, не хотел появляться дома и быть обузой, кто-то пропадал на войне, оказывался в плену, затем в Западной Европе или США, но пытался найти свою семью, у кого-то на войне появлялась новая семья.
А что, если отец жив и ищет нас?
Я уже писал, что о похоронке я в то время ничего не знал. Вот и зародилась мысль, а что, если отец жив и ищет нас. Все чаще, засыпая, рисовал в уме картины случайной встречи с отцом. Я об этом никому не говорил, но мысль эта долго меня не покидала. Надо было как-то установить истину. Но как? На какое-то время эти мысли ушли в забытье, были другие проблемы: выпускные экзамены в СВУ, учеба в артиллерийском училище в Ленинграде, затем демобилизация, поступление и учеба в институте. За это время в голове уже сформировались и мысли по-другому. Я уже твердо понимал, что отец погиб на фронте. Оставался один невыясненный вопрос: «Где погиб и где похоронен?». Этим я и решил заняться, начав работать на производстве на очень Крайнем Севере.
Первый вопрос: «С чего начать, куда обращаться?». Кто-то мне подсказал, что в Подольске находится архив Министерства обороны, что там должны храниться все данные. Точного почтового адреса не было, но ведь архив-то один. И я, как Ванька Жуков, написал письмо «на деревню дедушке» по адресу: г. Подольск, архив Министерства обороны. Но тут возникли другие проблемы, я не знал даты рождения отца, знал только, что он немного старше мамы. Я не знал точного имени и отчества отца. Ведь не секрет, что до сегодняшнего дня в еврейских семьях дают одно имя, которое и пишется в документах, а на производстве и при общении его немного меняют для простоты общения на более привычные имена и отчества. Пришлось писать одно, а в скобках указывать возможное с моей точки зрения другое.
Среди погибших и пропавших без вести не числится!
Оставалось ждать ответа, и он спустя какое-то время пришел. Ответ вернул меня к моим снам в СВУ. «Среди погибших и пропавших без вести не числится!!!». Выходит, в своих детских мыслях я был не так далек от истины. Но что делать дальше, куда обращаться? На этот вопрос у меня ответа не было, и подсказать мне никто не мог. Тогда я решил зайти к решению этого вопроса с другого конца, с того места начать, откуда он призывался. А я точно знал, что призывался он в Казани. Я тогда еще не знал даты призыва, но то, что он работал начальником цеха и шил обувь для армии, я из маминых рассказов знал точно. Естественно, что следующее мое письмо было адресовано начальнику областного военкомата г. Казани.
Естественно, что моя почта с Крайнего Севера шла не очень быстро, ответы возвращались с такой же скоростью, время шло, а начальник мне не отвечал. Но зато стали приходить мне время от времени ответы на мой запрос от начальников районных военкоматов г. Казани, за что я был благодарен начальнику облвоенкомата, что не оставил мое письмо без внимания. Беда только заключалась в том, что из всех ответов следовало, что всюду ничего не знали о моем отце. Это для меня было очередной загадкой. Вроде войны в Казани не было, вроде должны были сохраниться все архивы, но человек пропал. Что делать дальше? Темный лес, одни вопросы, вроде тупик, вроде больше некуда писать.
Но жизнь полна неожиданностей и случайностей. Спустя какое-то время я ехал поездом в Москву, столицу посмотреть, друзей по СВУ навестить. Как всегда, в купе попутчики и разговоры о жизни. Была в купе и одна женщина средних лет. Оказалось, что она живет в г. Подольске и работает в архиве Минобороны. Вот бывает же такое совпадение. Она мне пообещала еще раз перепроверить информацию, но сказала одну очень важную вещь. Если отец был офицером, то на офицеров все документы хранятся в архиве Управления кадров Министерства обороны.
Никто не забыт, ничто не забыто
Опять появилась какая-то надежда и вспомнилось знаменитое высказывание, что «никто не забыт, ничто не забыто». В Москве я уточнил почтовый адрес этого заведения и тут же отправил им письмо. Я до сих пор не могу понять, почему я сразу не зашел туда, но в то время я был уверен, что меня вовнутрь и не пустят — это раз. Во-вторых, я понимал, что для каких-то поисков потребуется время. Ведь в то время не было компьютеров, не было электронной базы информации. И я настроился ждать. И дождался…
Получил ответ, в котором сообщалось, что мой отец, командир взвода противотанковых ружей, призывался из Казани летом 1942 года и погиб осенью 1942 года (указаны точно даты, только у меня нет сейчас под рукой этой бумаги). Указано было, где он похоронен, кто следит за могилами, у кого хранятся списки похороненных и даже как добраться до этой деревни где-то в 15–20 км т Волгограда.
Сходу собраться и поехать туда у меня не получилось. Время шло, правительство разрешило отъезд из страны, появилась возможность бесплатно уехать и посмотреть на «загнивающий» капитализм. Мне только исполнилось 50 лет, и я решился уехать в Израиль.
Отъезд из страны и жизнь здесь — это тема для другого рассказа. Но отсюда я в первый раз поехал на поиски уже по известному мне адресу.
В скором поезде, один в двухместном купе от Москвы до Волгограда. Мысли, естественно, только о поиске. Волгограда я не знал, но автовокзал нашел быстро, благо, он рядом с железнодорожным вокзалом. Так же быстро доехал на автобусе до Самофаловки. По тропинке побрел в деревню, людей — никого, пустота. У случайного прохожего узнал, где находится братское захоронение.
Имени своего отца на плитах не обнаружил
Что произвело сильное впечатление, так это чистота и порядок на мемориале, все памятники ухожены, а ведь прошло больше 50 лет. Видно, что здесь следят за этим захоронением. Ряды мраморных плит с фамилиями людей в алфавитном порядке, в центре монумент — памятник всем погибшим. Медленно дошел до плит с фамилиями на букву «Л», но, увы, имени своего отца там не обнаружил.
В расстроенных чувствах из-за того, что опять ничего не нашел, добрел до монумента. Когда развернулся на 180 градусов, чтобы двинуться назад, то искра надежды сверкнула мне вновь. Списки были и на обратной стороне плит. Быстро вернулся к своей букве «Л» и, хвала всем, увидел на плите инициалы моего отца.
В душе чувства радости и печали, поделиться не с кем.
Стою один, людей — никого, деревня словно вымерла. В душе чувства радости и печали, поделиться не с кем. Закончен длинный по времени поиск. Была у меня с собой сумка, было в ней все, что требуется по такому случаю поминовения души, не было только собеседников.
Присел я у этой плиты и как в той песне: «…хотел он выпить за здоровье, а пить пришлось за упокой». Затем сделал несколько снимков фотоаппаратом себе на память. Вот такая небольшая история поиска могилы отца.
Может быть, кто-то из моих ровесников идет тем же путем, так это как подсказка, где и как искать. Может быть, еще кому-то это поможет.
А я там был после этого еще раз, так же все чисто и так же безлюдно.
Ваш Лев Лейкин.
